Грейс Грин - Летняя рапсодия [Сборник]

— Так это… была твоя идея?

Его тон слегка изменился, но Уитни не могла истолковать это изменение, хотя ей и показалось, что в нем был странный подтекст типа: «Ага! Интересно».

— Да. Она не захотела сама обращаться к доктору, не хотела, чтобы он начал «совать всюду свой нос», как она выразилась, — поэтому он выписал снотворного только на пару недель.

— И она принимала эти таблетки?

— Наверное. Не знаю.

— Не все, конечно… По крайней мере до несчастного случая, если он выписал на пару недель. Ну и… когда она выписалась из больницы, продолжала она их принимать? Те, оставшиеся в бутылочке?

Куда он клонит?

— Это было почти год назад… Я действительно не помню… Может, она и пила их…

— Когда бабушка выписалась из больницы, хирург прописал ей сильное болеутоляющее. Она принимала это болеутоляющее?

— О да. — При воспоминании у Уитни защемило сердце. — Она очень в нем нуждалась.

— И может, ты заодно давала ей и снотворное, когда она просила… чтобы ей было легче?

— Я в самом деле не помню, Люк, это было такое тяжелое время…

— Она составила завещание через два дня после возвращения из больницы, так?

— Ну да, — непонимающе нахмурилась Уитни.

— Принимая во внимание, что она сильно постарела, возможно, что во время написания завещания она была не только ослабевшей и усталой, но и в полном упадке духовных сил, как ты мне сама сказала. А значит, она была очень восприимчива к влиянию, и к тому же, принимая одновременно болеутоляющее и снотворное, вряд ли была в здравом уме. Так что…

— В здравом уме? — Сердце Уитни бешено заколотилось. Ее охватила ярость.

— Когда я поговорил об этом с Мариллой, она сказала…

Уитни вскочила на ноги.

— О, я точно могу угадать, что сказала твоя мадам адвокат! «Люк, дорогой, это замечательно! Мы развалим завещание твоей бабули на кусочки за несколько секунд! Она была не в своем уме, бедная старушка, и не только не в своем уме, но и под наркотиком, так что для безнравственной Уитни Маккензи провернуть все это дело ничего не стоило». Оказать давление — так это называется, Люк? — С горящими глазами она трясущейся рукой откинула со лба волосы. — Господи! Надеюсь, ты шутишь? Я не верю, что это и есть основание для твоего иска!

— Да, — спокойно ответил он, — это и есть основание для моего иска.

Мощно, как отбойный молоток, стучала кровь в висках Уитни.

— Боишься, что судья не пойдет у тебя на поводу, вот меня сейчас и шантажируешь, угрожаешь вывалять мое имя в грязи, надеешься, что я сдамся и не стану с тобой судиться.

— Ну‑ка, погоди минутку. Я только хочу сказать, что, вместо выплачивания нашим адвокатам кучи денег, мы можем уладить дело без суда. Я хочу это поместье, и оно будет моим… Оно принадлежит мне по праву рождения. Но я готов предложить тебе отступного — десять процентов от стоимости виноградников…

— Забудь об этом! — Гнев полыхал в ее глазах. О, она не сражалась с ним из‑за поместья — во всяком случае, не из‑за его стоимости; даже если бы оно стоило один доллар, она бы вела себя так же. Она сражалась с ним из‑за того, что презирала его методы… и потому, что считала себя правой. — Твоя бабушка захотела, чтобы поместье принадлежало мне — все поместье, а не десять, не двадцать, не тридцать процентов! Все сто процентов, Люк, и ни ты, ни твоя драгоценная адвокатша не в силах это изменить!

Люк возвышался над ней как рассвирепевший великан.

— Так же как ничто не в силах изменить тот факт, что твоя мать разбила мою семью, и если бы не это — ни ты, ни я не были бы сейчас в такой идиотской ситуации! — Его руки сжались в кулаки, и Уитни поняла, что будь она мужчиной, то уже валялась бы сейчас распластанная на полу. — Она совратила моего отца, и именно она была причиной самоубийства мамы — и в конечном счете отец погиб из‑за нее! Если бы она не заставила отца поехать кататься на лыжах в тот день, он не погиб бы под обвалом…

— Но моя мать погибла вместе с ним, Люк, и поэтому твоя бабушка и приютила меня здесь. — Лицо Уитни побелело, как тот снег, что похоронил ее мать и Бена. — И ты не можешь этого простить, не так ли, Люк? Ты не можешь простить свою бабушку, что она взяла в дом ребенка женщины, которую ты ненавидел. О, я до сих пор помню твое лицо в тот день, когда мы впервые встретились. Если я видела убийство в чьих‑либо глазах, так это в твоих. — Опустошенная своим гневом, она устало покачала головой. — Я не она, Люк. И я никогда не отвечала… и не буду отвечать за ее поступки. И пока ты это не поймешь, — заключила она, направляясь к двери, — мы никогда ни до чего не договоримся… Независимо от того, будет ли суд или нет.

На следующий день их общение было холодно‑отстраненным, за исключением тех моментов, когда Трой находился рядом. Тогда по молчаливому согласию они оба сохраняли видимость нормальных отношений.

Но, однако, под этой видимостью бушевало море эмоций, и присутствие Люка было для Уитни совершенно невыносимым. Но, несмотря на взаимную враждебность, его сексуальный магнетизм продолжал притягивать девушку так же упорно, как блесна притягивает беспомощную рыбу. Иногда со смешанным чувством отчаяния и страха Уитни задумывалась, сможет ли она противостоять Люку, если он когда‑нибудь попытается ее добиться.

Назавтра Люк кратко сообщил ей, что нашел в Пентиктоне покупателя «мерседеса». После оформления всех необходимых документов Люк взялся доставить машину новому владельцу.

Вернулся он за рулем маленькой красной «хонды».

— Для тебя, — сказал он. — Тебе будет нужна своя машина. Я буду пользоваться пикапом практически каждый день — придется постоянно ездить на Полынные виноградники за свежими черенками, — а вы с Троем не можете безвылазно сидеть в поместье все лето. Машине двенадцать лет, и на спидометре больше ста тысяч километров, но она в отличном состоянии снаружи и внутри и прекрасно бегает.

— Мы можем это себе позволить? — натянуто поинтересовалась Уитни.

Он протянул ей на ладони ключи.

Девушка посмотрела на него. Во всей фигуре Люка чувствовалась напряженность, ожидание. Она поняла, что он предлагает ей не только ключи, но и оливковую ветвь примирения.

— Спасибо, — тихо сказала она, беря ключи. — И… Люк…

— Да?

— Давай забудем о кухонном расписании дежурств и прочем. Поскольку ты будешь работать на полях с утра до вечера, я беру готовку целиком на себя.

— Вполне справедливо.

Она прокашлялась.

— Но по вечерам…

— Ты в своем маленьком замке, а я в своем? — Он сухо улыбнулся. — Конечно, нет проблем.